Мелкотравчатая явь - Лука Птичкин

– Какие-то банки и плесень, оставшиеся от прежних хозяев. Я видел этот погреб лишь один раз.

– Вот именно.

Я не вполне хорошо понимаю ее логику, но все же встаю, убираю коврик и кидаю его к двери. Тот, скомкавшись, ложиться и, такое чувство, наблюдает за моими действиями, как и Рчедла, допивая чай. Почему-то в этот момент мне кажется, что вся Вселенная вместе с палящим солнцем смотрят на меня одинаково. Сперва на меня, затем – на люк. На меня – на люк. «Хотя, кто я такой, чтобы Вселенная за мной наблюдала», – усмехаюсь я. Но от смеха меня это чувство не покидает. За мной действительно кто-то еще наблюдает, кроме Рчедлы. Я осматриваюсь вокруг и даже, не отходя от люка, заглядываю под диван, но никого и ничего не обнаруживаю.

Я пытаюсь об этом не думать и смотрю на люк. Обычный квадрат, вырезанный в деревянном полу, с металлическим кольцом-ручкой. Я берусь за него. Тяну. Он, к моему удивлению, не издает не скрипа и шмякается, подпрыгнув, о пол. Некоторое время я вглядываюсь в пустоту. Совершенно обычная пустота. Я спускаюсь по чуть гнилой деревянной лестнице, хрустя ступеньками. Встаю и бессистемно ощупываю холодную сырую тьму взглядом, слышу сзади чирканье спичкой и резко оборачиваюсь. Рчедла зажигает фонарь, передает его мне.

Я продолжаю осматривать подвал. Ничего необычного. По углам – густая плесень или паутина – не разберешь. На полках – несколько пустых пыльных склянок. В одной из них – залепленная черной плесенью открытая банка с высохшими овощами, которые, видимо, когда-то были засолены. На полу – окаменелые крысиные экскременты, их не так много, примерно, по одному на квадратный метр. Археологом я себя почти не ощущаю, как это бывает при подобном рассмотрении.

– Абсолютно обычный подвал, – говорю я и замечаю в углу, за полкой, еще один люк. Ставлю фонарь рядом и распахиваю его, цепляя кольцо за крючок на стене. Чернота. Я свешиваю фонарь вниз, пытаясь разглядеть что-либо, но вижу только облака пыли, которые чуть вздрагивают от фонаря и начинают двигаться. Рчедла перевешивается через меня и смотрит туда же.

Через секунду вся пыль начинает куда-то ретироваться и на ее месте остается пустота. Грандиозно черная пустота, какая бывает в шахте лифта, только в отличие от нее, эта – даже не имеет ни тросов, ни проводов, ни, казалось, стен.

– Ты имела в виду этот космос? – спрашиваю я.

– Почему ты называешь это космосом?

– Не знаю. Так мне кажется. – Я достаю из кармана пластмассовый шарик и отпускаю его. Пространство проглатывает его, даже не прожевав. Мы молча прислушиваемся и ждем удара о какой-нибудь пол, но его нет. У меня даже рождается чувство, что если я свалюсь вниз, то беспомощно повисну в невесомости.

– Мне это не нравится, – шепчу я.

– А мне – нравится, – спокойно говорит Рчедла, – закрывай.

Я вынимаю оттуда фонарь, и пустота становится еще более монолитной, закрываю этот люк, мы выбираемся из погреба, Рчедла закрывает люк снаружи. В доме солнце все жарит и жарит, и, будь стекло двойным, все бы уже сгорело. Днем от такой архитектуры дом только хуже. Не удивительно, что прежние хозяева его оставили.

Я достаю из холодильника две банки пива. Мы разваливаемся на диване и молча пьем его. Рчедла кладет голову мне на плечо и поднимает только, когда отхлебывает пиво. Мы сидим так долгое время.

– Знаешь, тут недалеко есть СПЗ. Можем устроиться туда.

Я не сразу понимаю, что это аббревиатура и переспрашиваю.

– Это еще что такое?

– Это первые буквы. Солеперерабатывающий завод. Огромная такая махина, оглобля.

– Я не думаю, что нам стоит пока уходить с нашей работы.

– Но ведь наши вакансии уничтожены.

– Все равно. Пока я не схожу туда, не узнаю, что к чему, я не буду предпринимать никаких попыток устроиться в другое место. Если хочешь, я пойду один. За одно, про тебя спрошу, – говорю я, как мне кажется, несколько грубовато.

Рчедла несколько секунд молчит, а затем достает из нагрудного кармана своей блузки, которую я вчера так кропотливо расстегивал, конверт, и передает его мне.

– Ладно, я пока не вернусь туда. Я проверяла почту утром.

Я открываю конверт. И вижу послание от директора нашей станции с одним единственным словом, дата сегодняшняя. «Приходите».

– Тем более, надо сходить. Тебе наверняка такая же пришла, – говорю я.

Допив пиво, я разглядываю в маленькое отверстие дно банки. Там всегда остается с пол чайной ложки пива, и оно, как ни старайся, там и останется. Так уж устроены банки. Я начинаю одеваться.

Рчедла тоже собирается.

– Я домой пойду. Дела есть. Я тебе напишу, или приду к тебе вечером.

– Буду рад тебе.

Мы прощаемся у порога, когда я закрываю дверь на ключ. Она обнимает меня.

– Мне хорошо с тобой. – Шепчет она и, кажется, хочет сказать что-то еще, ищет слова, но в итоге просто чмокает, и уходит, будто бы летя. А я остаюсь запирать дверь в компании дикого винограда у меня за спиной. Заперев, иду в противоположную сторону, к станции.

На улице оказывается не так жарко, как я предполагал, сидя в домашней парилке. Холодный ветерок в сочетании с ярким солнцем ложится на душу приятным осадком. Я иду и наслаждаюсь жизнью. «День не предвещает ничего плохого, – думаю я, – и настроение из хорошего превращается почти в состояние счастья». Я иду и чувствую себя придурком, но придурком счастливым. И это чудесно.

Весна #1

Сумев отгородиться от людей,

Я от себя хочу отгородиться.

Не изгородь из тесанных жердей,

а зеркало тут больше пригодится…

«Вот, – думал я, просыпаясь. – Прошло довольно много времени. Ровно одна зима, ни больше, ни меньше». За это время окно в моей комнате в общежитии заклеилось, хотя из невидимых щелей все равно сквозило по-страшному.

Странно все это вспоминать. И новый год, который мы с подругой неплохо справили вдвоем, и все остальное связанное с зимой казалось безнадежно далеким. Наверное, потому что я так уж привык жить: каждый день живу как будто заново. Просыпаюсь, иду в универ, курю, размышляю, читаю художественную литературу, бездельничаю, валяюсь с подругой на кровати, пью кофе, смотрю с ней телевизор, пьем пиво, иногда встречаемся с наполовину друзьями, наполовину знакомыми. И каждый новый день я жил, совершенно не думая о том, что я как-то слишком схоже поступаю по сравнению с предыдущим днем, и меня это более чем устраивало. Несмотря ни на что, мне нравилось проводить одинаковые дни. Ведь я мало задумывался об их одинаковости. Быть может, в силу разнообразности, что находилась у меня внутри…

Что еще можно сказать про зиму с 2008 по 2009? Разве что, на улицах города было холодно, в общаге – тепло, но постоянно откуда-то сквозило леденящим тело морозом. У подруги – просто тепло. А в душе был океан.

Впрочем, сейчас еще пока мало что изменилось… Я проснулся как всегда раньше подруги. Это было часов в десять. Почему-то очень хотелось пива, прямо с утра. Но я переборол это подозрительное желание, почитал немного книгу про шизофреников, и сон снова настиг меня в полдвенадцатого. Я отложил книгу на деревянную ручку дивана справа от меня и отключился, как робот, выполнивший миссию. А ведь интересно, когда роботы выполняют свою миссию, они тоже отключаются?

Этот вопрос мучил меня совсем недолго. Уже через минуту я снова плавал где-то в пустоте всепоглощающей черной дыры сна. Мне приснился мой одногрупник, тот, что жил со мной в профилактории, которого несколько позже мы прозовем Разведчиком.

В моём сне он сидел за партой и высказывался по какому-то поводу преподавателю:

– Как Андрей уже рассказывал нам: плохие дисциплинарии… – указательным пальцем он проткнул воздух над собой, – могут стать причиной посредственности.

Я проснулся вновь. Открыл глаза. Телом было очень трудно управлять и мои зрачки беспорядочно шарили по комнате, словно ища за что зацепиться и тем самым помочь мне встать. Поэтому они у меня шныряли повсюду, как сумасшедшие. Я постарался сосредоточиться на люстре, но глаза косели еще больше, и я вынужден был их закрыть. Зажмурился, открыл снова. Несмотря на подругу, спящую рядом раскинувшись, чьи-то черные ноги мяли постель вокруг меня. И даже один раз наступили мне на грудь. Я попытался закричать, но вместо этого услышал лишь слабый стон, хотя на него у меня уходил весь вздох. Ноги ходили неосторожно и, похоже, кроме них, больше ничего человеческого в них не наблюдалось: черные ноги постепенно растворялись в воздухе на уровне колен. У меня появилась мысль, что мама подруги решила повесить картинку, пока мы спим, над кроватью, и поэтому мнет кровать, заставляя мое тело кочевать от одной ее ноге к другой, но только мама эта слишком была сосредоточена в носках… «Очень странно», – подумал я и попытался перевернуться на бок. У меня ничего снова не вышло. Очень трудно было переворачиваться. Я вкладывал в одно движение все силы, но продвигался лишь на сантиметр. Затем сдался, и расслабился. Не понимая, что со мной происходит, я застонал и проснулся от страха.